1. Он кончил работу глубокой ночью, в лампе догорал керосин. В открытое
окно тянуло сыростью и прелью. Слышно было, как шуршат за печкой тараканы и
Савелий храпит в соседней избе. Балалайкин вспомнил о письме жены и, долив
лампу, перечел его. Ничего нового и радостного. По прежнему нигде не
принимают на службу, продано все, что можно, приходится жить за счет
"Рабочего Красного Креста", у детей -- цинга и малокровие. А через все --
одна бесконечная забота о нем. Балалайкин задумчиво пощипал бороду и стал
писать ответ. Вначале ему не хотелось ворошить круг мыслей, связанных с этой
стороной его жизни, но постепенно он увлекся, лицо его распустилось, он
исписал два листка мелким, неразборчивым почерком, и в них много было таких
слов, о которых никто не мог бы подумать, что они знакомы Балалайкину.
Потом, разминая затекшие члены, он вышел во двор. В конюшне переступали
лошади, сочно хрустели травой. Дневальный, обняв винтовку, крепко спал под
навесом. Балалайкин подумал: "Что, если так же спят часовые?.." Он постоял
немного и, с трудом преодолев желание лечь спать самому, вывел из конюшни
жеребца. Оседлал. Дневальный не проснулся. "Ишь сукин сын", -- подумал
Балалайкин. Осторожно снял с него шапку, спрятал ее под сено и, вскочив в
седло, уехал проверять караулы.
Придерживаясь кустов, он пробрался к поскотине.
-- Кто там? -- сурово окликнул часовой, брякнув затвором.
-- Свои...
-- Балалайкин? Что это тебя по ночам носит?
-- Дозорные были?
-- Минут с пятнадцать один уехал.
-- Нового ничего?
-- Пока что спокойно... Закурить есть?..
----------------------------------------
2. Старик передохнул и глянул красными глазами.
- Цельную ночь глядел... Ушли. Вылез, постоял над товарищем, - говядина
красная, боле ничего. Пошел, как пьяный... А после того восемь раз сжег
деревню. Из тюрьмы, из Сибири бегал. Прибегу и сожгу... Все разорились. В
восьмой раз как сжег, разбрелась вся деревня, одни головни остались... А
теперича и место то запахали, ничего нет.
Все так же белел монастырь, стояли горы и за лесом пропадал поворот
реки. Оборванные люди сидели, подняв острые колени и раскапывая горячий
песок.
Лохматые, нависшие брови грозили кому-то, приподнялись. И старик вдруг
злобно бросил:
- Мало с вас шкуру спускают!
У тех тоже блестят озлоблением воспаленные глаза.
- По две дерут с каждого.
- Мало!.. По три, по десятку надо, мясо с вас спускать, в плуги
запрягать, да чтоб тут же, на меже, падали и дохли, - может, тогда хоть за
ум возьметесь...
- Не лайся, не собака.
- Может, морду от земли подымете.
- Ты лучше перевези нас, Балалайкин.
Старик разом успокаивается и брезгливо обегает их из-под насупленных
бровей.
- По копейке с рыла.
- Побойся бога! Не емши целый день, падем нето где на дороге... Десять
верст крюку на паром-то, не дойдем.
- Даром не повезу.
- Христа ради!.. Сделай божецкую милость... Ни гроша за душой ни у
кого.
Старик молча отворачивается и спокойно принимается за работу, как будто
он один. Те обступают, униженно кланяются, просят, голоса становятся
хриплее, крикливее.
- Чего на него смотреть! Спихивай каюк!..
----------------------------------------
3. А надо сказать, что крепко-накрепко было игуменом наказано, что если
брат Савелий не в себе - не допускать в храм спервоначалу увещеванием, а ежели
не поможет, то гнать прямо под зад коленкой.
И как он смело через дверь прошел - уму непостижимо. А от крылоса гнать
его уже неудобно. Шум будет. Стою я и думаю: "Ну, господи, только бы еще не
облевал!"
А служба идет своим чередом. Только возгласили ирмос: "Ты же, Христос,
господь, ты же и сила моя", как наверху треснет, как крякнет! Стекла, как
дождь, на голову посыпались. А у нас снаружи на лесах каменщики работали.
Возьми леса да и рухни! Одно бревно, что под купол подводили, как грохнуло
через окно и повисло ни туда ни сюда. Висит, качается... Как раз над правым
приделом. А сорвется - все сокрушит вдрызг. Мы, братья,
конечно, кто куда, в стороны. Смалодушествовали...
Вдруг видим, брат Савелий - к алтарю, да по царским вратам, с навеса на
карниз, да от того места, где нынче расписан сожской великомученицы Ираиды
лик, - и пошел, и пошел...
Карниз узкий - только разве кошке пробраться, а он лицом к стене
оборотился, руки расставил - в движениях легкость такая, как бы воспарение.
Сам поет: "Тебя, бога, славим". И пошел, и пошел... Господи! Смотрим - чудо
в яви: добрался он до окна, чуть бревно подтолкнул, оно и вывалилось наружу.
Постоял он, обернулся, видим - качается. Вдруг как взревет он не своим
голосом да как брякнется оттуда о пол! Тут он и богу душу отдал. Так потом
сколько верующих на леса к тому карнизу лазили! Один купец попытался. "Дай,
говорит, я ступлю". Ступил раз-два да на попятную... "Нет, говорит, бог меня
за плечи не держит... Аз есмь человек, но не обезьяна, а в цирке я не
обучался". Дал на свечи красненькую и пошел восвояси.
Рыжебородый опять покачал головой и усмехнулся.
- Чего же ты ухмыляешься? - сердито спросил черный.
- Да так... сияние... воспарение... Вот, думаю, заставил бы Балалайкин
всех нас подряд с колокольни прыгать - поглядел бы я тогда, какое оно
бывает, воспарение... Господи, помилуй! Кто там?
----------------------------------------
4. ... отряд митинговал.
Люди, лиц которых нельзя было разобрать, сменяя один другого, взбегали
на паперть, игрушечно размахивали руками. Иногда до Балалайкина докатывался
гул голосов.
Коренастый человек, сильно прихрамывая, взошел по ступенькам. По его
фигуре и хромоте Балалайкин узнал в нем командира первой роты Савелия,
бывшего пастуха. Савелий постоял на паперти, потом поднял руку, и тотчас же
лес рук вырос над толпой. До Балалайкина чуть долетел голос команды. Толпа
закипела и распалась - Балалайкинский отряд начал строиться.
- Ну, вот что, ребята, - дрогнувшим голосом сказал Балалайкин, - бегите к
командиру, скажите, чтобы строил батальон в колонны и шел к церкви, а я
сейчас к своим пойду...
И, к величайшему удивлению разведчиков, он побежал с сопки в станицу.
Пробежав переулком, у выхода на площадь Челноков замедлил шаг и
спокойной, твердой походкой направился к шеренге.
В тот момент, когда он вышел на площадь, шеренга рассчитывалась надвое:
- Первый... Второй... Первый... Второй...
Но в этот же момент вся шеренга увидела Балалайкина, - счет перепутался,
шеренга дрогнула и замерла.
Командир первой роты Савелий удивленно обернулся и застыл.
Балалайкин медленно подошел к нему.
- Товарищ комиссар! - неожиданно взвизгнул Савелий. - Мы...
Вдруг рябое лицо его исказилось, он схватился руками за голову и
заплакал.
Балалайкин некоторое время сурово смотрел на него. Было так тихо, что
слышна стала возня голубей на колокольне.
- Товарищи! - обернувшись к шеренге, спокойно сказал Балалайкин. - На ком
остановился счет? Продолжайте...
----------------------------------------
5. Потом почесывали затылки и с философской
примиренностью добавляли: - Оно, што же говорить, война... понимаем -
жаловаться не на кого. Да трудно стало, силы нет... И когда она только
окончится, проклятая? Чай бы, отдохнуть надо.
- Когда победим, - отвечали им. - Раньше никак не окончить.
- Это когда же? - смотрели они усталыми стеклянными глазами.
- А сами не знаем. Вот помогайте - скорее пойдет... Коли дружно
возьмемся, где же ему устоять, Колчаку-то?
- Где устоять!.. - соглашались мужики.
- Значит, помогать надо...
- И помогать надо, - соглашались они дальше. - Пойди-ка помогай. Ты ему
помог, ан вы деревнюшку и заняли... Только за вас тронулся, а он ее назад
отберет, тут и гляди, как тебя с двух сторон подбивать начнут. Наше-то
Бобылево насмотрелось всякого: и ваших бывало много, и гоняли тут нас не
одиножды... Так по подвалам-то оно складнее, - ни туда ни сюда...
Мы объясняли мужикам на ходу, торопясь, нагоняя ушедших, в чем они
ошибаются, что для них означает офицерская, барская власть Колчака, что -
власть Советов... Понимали, соглашались, но видно было, что толковали с ними
на эти темы редко и мало, знать они путем ничего не знали и крутили разговор
только около "покоя".
Так не везде случалось, - лишь по глухому захолустью, по таким дырам,
как Бобылево. В больших селах - там обычно кололись резко на две половины
непримиримых врагов: с приходом белых задирала голову одна половина, мстила,
издевалась, преследовала, выдавала: с приходом красных торжество было на
стороне других, и они тоже, разумеется, не щадили своих исконных врагов...
Части проходили деревней, одна за другой переправлялись через небольшой
мост, рассыпались по лугу, выстраивались цепями. Из Коростылева открыли по лугу
артиллерийский обстрел...
----------------------------------------
6. "Граждане села Бобылево, по случаю произошедшей в Германии революции
назначаю собрание-митинг сегодня в одиннадцать часов".
Народ повалил к сельсовету. Савелий Модестович, увидев сверху, что
церковная площадь опустела, перестал звонить и слез с колокольни.
Церковный староста, Катькин отец, в синем кафтане с галуном, хлопнув с
досадой крышкой свечного ящика, сказал:
- Этот сукин сын, Савка Балалайкин, летось неделю за мной ходил,
просил двести целковых - избу тесом крыть. Мстит, одноногий черт! Сорвал
свадьбу.
- А что случилось?
- Да где-то еще революция, в Германии, что ли... Митинг согнал, без
политики ему минуты не терпится! А уж дурак-то, господи!
На крыльце сельсовета Савелий Балалайкин, работая в воздухе кулаками,
стуча по доскам деревяшкой, говорил народу. Лицо у него было плотное, рот
раззявистый, усы как шипы.
- Международное положение складывается благоприятно для Советской
власти! - кричал он, когда Савелий Модестович протискивался поближе к крыльцу.
- Германьцы протягивают нам свою трудящуюся руку. Это означает большую
помощь нашей революции, товарищи. Германьцев я видал, в Германии бывал.
Одно скажу: скупо живут, каждый кусок у них на счету, но живут лучше
нашего. Над этим фактом надо призадуматься, товарищи. В таком селе вот,
как наше, у них - водопровод, канализация с выбросом дерьма на огороды,
телефон, проведен газ в каждую квартиру, парикмахерская, пивная с
бильярдом... О школах я и не говорю, о поголовной грамотности не говорю...
Велосипед в каждом хозяйстве, граммофон...
По толпе пошел гул, кто-то хлопнул в ладоши, и тогда все похлопали.
- Мне оторвало нижнюю конечность германьским снарядом в Восточной
Пруссии. Но я, в данный момент, становлюсь выше личных отношений...
----------------------------------------
7. Балалайкин ответил не спеша:
- Нет, не можешь иметь... Другой кто-нибудь, там уж не знаю... А ты все
должен в себе сжечь... От такого гнезда, как в тебе, контрреволюция и
начинается.
Долго молчали. Воздух был тяжелый. За темным окном затихли все звуки.
Балалайкин налил себе чаю, отломил большой кусок серого хлеба и медленно стал
есть, как очень голодный человек. Потом глухим голосом начал рассказывать
о чехословаках. Новости были тревожны. Чехословаки взбунтовались во всех
эшелонах, растянутых от Пензы до Владивостока. Советские власти не успели
опомниться, как железные дороги и города оказались под ударами чехов.
Западные эшелоны очистили Пензу, подтянулись к Сызрани, взяли ее и оттуда
двигаются на Самару. Они отлично дисциплинированы, хорошо вооружены и
дерутся умело и отчаянно. Пока еще трудно сказать, что это - простой
военный мятеж или ими руководят какие-то силы извне? Очевидно, - и то и
другое. Во всяком случае, от Тихого океана до Волги вспыхнул, как
пороховая нить, новый фронт, грозящий неимоверными бедствиями.
К окну снаружи кто-то подошел. Балалайкин замолчал, нахмурился, обернулся.
Голос позвал его:
- Товарищ Балалайкин, выдь-ка...
- Что тебе? Говори...
- Секретное.
Опустив брови на впадины глаз, Балалайкин оперся руками о койку, сидел так
секунду, пересиленным движением поднялся и вышел, задев плечами за-оба
косяка двери. На площадке он сел на ступени, наклонился. Из темноты к нему
пододвинулась высокая фигура в кавалерийской шинели, звякнули шпоры.
Человек этот торопливо зашептал ему у самого уха.
Савелий, как только Балалайкин вышел, стал шибко раскуривать трубку,
яростно плюнул несколько раз в окно.
----------------------------------------
8. Но боже мой, как он был наряден!
Мальчики смотрели на него с полуоткрытыми ртами, восхищенные и
подавленные его неожиданным великолепием. Они до сих пор даже не
предполагали, что человек может быть так прекрасен.
Мало того, что на нем были кремовые брюки, зеленые носки и ослепительно
белые парусиновые туфли.
Мало того, что из кармана синего пиджака высовывался алый шелковый
платок и в галстуке рисунка "павлиний глаз" сверкала сапфировая подковка.
Мало того, что на груди коробком стояла крахмальная манишка, а щеки
подпирал высокий крахмальный воротник с углами, отогнутыми, как у визитной
карточки.
Наконец, мало того, что твердая соломенная шляпа "канотье" с полосатой
лентой франтовски сидела на затылке.
Всего этого было еще мало.
На животе у него болталась цепочка со множеством брелоков, а на изящно
растопыренных руках красовались серые матерчатые перчатки. И это
окончательно добивало.
Если до сих пор для мальчиков еще не вполне был выяснен вопрос, кто
роскошнее всех на свете - писаря или квасники, то теперь об этом смешно было
думать. Можно было смело - не глядя! - отдать всех квасников и всех писарей
за одни только закрученные усики..
9. В проходе меж двумя заплесневелыми корпусами дымила походная кухня. Тут
же, среди дров, валялись изрубленные на растопку золоченые рамы от царских
портретов, мотки колючей проволоки и пустые цинки из-под патронов. На заднем
дворике сушились возле церковной решетки холщовые мешки и поповская ряса.
В стороне, возле уборной, разметав железные крылья, лежал кверху лапами
двуглавый орел.
Кто-то из окошка, должно быть нарочно, выкинул Cавелию на голову горсть
шелухи от вареной картошки. Савелий погрозил кулаком и повернул к бане.
Раскидавшись на соломенных снопах, ночная смена еще спала. Савелий
разыскал брата и бесцеремонно дернул его за полу шинели.
Брат лягнул Савелия сапогом и выругался.
- Давай потише, - посоветовал отскочивший Савелий. - Ты человек, а не
лошадь?
- Откуда? - уставив на Савелия сонные глаза, строго спросил брат. - Дома
был? Где тебя трое суток носило?
- Всё дела, - вздохнул Савелий. - Был в Васюках. Ты начальнику скажи
- совсем близко, у Бежина лога, трех я казаков видел.
- Эка невидаль! Трех! Кабы триста...
- Трехсот не видал, а ты скажи все же. Дома что? Мать, поди, ругается?
- Бить будет! Вчера перед иконой божилась. "Возьму, сказала, рогаль и
буду паршивца колотить по чем попало!"
- Ой ли? - поежился Савелий. - Это при советской-то?
- Вот она тебе покажет "при советской"! Ты зачем у Балалайкиных на
парадном зайца нарисовал? Всё шарлатанишь?
Савелий рассмеялся:
- А что же он, Балалайкин, как на митинге: "Мы да мы!" - а когда в
пятницу стрельба началась, смотрю - скачет он через плетень да через огород,
через грядки, метнулся в сарай из сарая - в погреб. Ну чисто заяц! А еще
винтовку получил! Лучше бы мне дали...
- Про то и без тебя разберут, а тебе нет дела.
- Есть, - ответил Савелий.
- А я говорю - нет!
- Есть, - упрямо повторил Савелий. - А ты побежишь, я и тебя нарисую.
- И кто тебя, такого дурака, сюда пропустил? - рассердился брат. - В
другой раз накажу, чтобы гнали в шею. Постой! Матери скажи, пусть табаку
пришлет. За шкапом, на полке. Да вот котелок захвати. Скажи, чтобы еды не
носила. Вчера мужики воз картошки да барана прислали - пока хватит.
10. Казак изнеможенно ответил:
-- Так точно... с документами...
Мужик стоял, откинув туловище, и похожая на рыжий платок
борода плотно прижималась к груди.
Казак, подавая конверт, сказал:
-- За голяшками нашли!
Молодой крупноглазый комендант станции, обессиленно опираясь
на низкий столик, стал допрашивать партизана.
-- Ты... какой банды... Батуринской?
Капитан Балалайкин, вдавливая раздражение, гладил ладонями
грязно пахнущую, как солдатская портянка, скамью комендантской
и зябко вздрагивал. Ему хотелось уйти, но постукивавший в
соседней комнате аппарат телеграфа не пускал:
-- "Может... приказ... может..."
Комендант, передвигая тускло блестевшие четырехугольники
бумажек, изнуренным голосом спросил:
-- Какое количество... Что?.. Где?..
Со стен, когда стучали входной дверью, откалывалась
штукатурка. Незеласову казалось, что комендант притворяется
спокойным.
"Угодить хочет... бронепоезд... дескать, наши..."
А у самого внутри такая боль, какая бывает, когда медведь
проглатывает ледяшку с вмороженной спиралью китового уса.
Ледяшка тает, пружина распрямляется, рвет внутренности --
сначала одну кишку, потом другую...
Мужик говорил закоснелым смертным говором и только при
словах:
-- Город-то, бают, узяли наши.
Строго огляделся, но, опять обволоклый тоской, спрятал
глаза.
11. С приползшего в пургу поезда на перрон выкатились два студента с
винтовками поверх шинели и отряд революционных солдат с красными повязками
на рукавах. Они арестовали станционных жандармов, старого полковника и
начальника гарнизона. И в городке поверили. По снежным улицам к площади
потянулись тысячи людей.
Жадно слушали новые слова: "свобода, равенство, братство".
Прошли дни, шумливые, наполненные возбуждением и радостью. Наступило
затишье, и только красный флаг над зданием городской управы, где хозяевами
укрепились меньшевики и бундовцы, говорил о происшедшей перемене. Все
остальное осталось по-прежнему.
К концу зимы в городке разместился гвардейский кавалергардский полк. По
утрам ездили эскадронами на станцию ловить дезертиров, бежавших с
Юго-Западного фронта.
У кавалергардов лица сытые, народ рослый, здоровенный. Офицеры все
больше графы да князья, погоны золотые, на рейтузах канты серебряные, все,
как при царе, - словно и не было революции.
Прошагал мимо семнадцатый год. Для Савелия, Савелия и Савелия Балалайкина
ничего не изменилось. Хозяева остались старые. Только в дождливый ноябрь
стало твориться что-то неладное. Зашевелились на вокзале новые люди, все
больше из окопных солдат с чудным прозвищем "большевики".
Откуда такое название, твердое, увесистое, - никому невдомек.
Трудновато гвардейцам дезертиров с. фронта сдерживать. Все чаще
лопались вокзальные стекла от ружейной трескотни. С фронта срывались целыми
группами и при задержке отбивались штыками. В начале декабря хлынули целыми
эшелонами.
Гвардейцы вокзал запрудили, удержать думали, но их пулеметными
трещотками ошарашили. К смерти привычные люди из вагонов высыпали.
В город гвардейцев загнали серые фронтовики. Загнали и на вокзал
воротились, и дальше двинулись эшелон за эшелоном.
12. Вчера в полдень, подхваченный общей яростью, встречал белополяков
контратакой; вчера же впервые грудь с грудью столкнулся с безусым
легионером. Летел тот на него, выкинув вперед винтовку, с длинным, как
сабля, французским штыком, бежал заячьими прыжками, крича что-то несвязное.
Часть секунды видел Савелий его глаза, расширенные яростью. Еще миг - и
Савелий ударил концом штыка по штыку поляка. И блестящее французское лезвие
было отброшено и сторону.
Поляк упал.
Рука Савелия не дрогнула. Он знает, что он будет еще убивать, он,
Савелий, умеющий так нежно любить, так крепко хранить дружбу. Он парень не
злой, не жестокий, но он знает, что в звериной ненависти двинулись на
республику родную эти посланные мировыми паразитами, обманутые и злобно
натравленные солдаты.
И он, Савелий, убивает для того, чтобы приблизить день, когда на земле
убивать друг друга не будут.
За плечо трогает Балалайкин:
- Будем отходить, Савелий, скоро нас заметят.
...
Где можно найти командира бронепоезда? - спросил Савелий красноармейца
в кожанке, несущего ведро с водой.
- Вон там, - махнул тот рукой к паровозу. Останавливаясь у паровоза,
Савелий спросил:
- Кто командир?
Затянутый в кожу с головы до ног человек с рябинкой оспы на лице
повернулся к нему:
- Я!
Савелий вытащил из кармана пакет.
- Вот приказ комбрига. Распишитесь на конверте.
Савелий, прилаживая на колене конверт, расписывался. У среднего
паровозного колеса возилась с масленкой чья-то фигура, Савелий видел лишь
широкую спину, из кармана кожаных брюк торчала рукоятка нагана.
- Вот, получи расписку, - протянул Савелию конверт человек в кожаном.
Савелий подбирал поводья, готовясь к отъезду. Человек у паровоза
выпрямился во весь рост и обернулся. В ту же минуту Савелий соскочил с лошади,
словно его ветром сдуло.
13. Телега легонько дернула, в лицо брызнули капли росы, упавшие с задетого
колесом куста, и черный поворот скрыл от наших глаз догоравшие костры,
разбросанные собиравшимся в поход отрядом.
Дорога была плохая: ямы, выбоины. То и дело попадались разлапившиеся по
земле корни. Темь была такая, что ни лошади, ни Балалайкина с телеги видно не
было. Раненые лежали на охапках свежего сена и молчали.
Я шел позади и, чтобы не оступиться, придерживался свободной от
винтовки рукой за задок телеги. Было тихо. Если бы не однотонное
посвистывание полуночной пигалицы, можно было бы подумать, что темнота,
окружавшая нас, мертва. Все молчали. Только изредка, когда колеса
проваливались в ямы или натыкались на пень, раненый Савелий тихонько
стонал.
Жиденький, наполовину вырубленный лесок казался сейчас непроходимым,
густым и диким. Затянувшееся тучами небо черным потолком повисло над
просекой. Было душно, и казалось, что мы ощупью движемся каким-то длинным
извилистым коридором.
Мне вспомнилось почему-то, как давно-давно, года три тому назад, в
такую же теплую темную ночь мы с отцом возвращались с вокзала домой прямой
тропкой через перелесок. Так же вот свиристела пигалица, так же пахло
переспелыми грибами и дикой малиной.
На вокзале, провожая своего брата Савелия, отец выпил с ним несколько
рюмок водки. То ли от этого, то ли оттого, что чересчур сладко пахло
малиной, отец был особенно возбужден и разговорчив. Дорогой он рассказывал
мне про свою молодость и про свое ученье в семинарии. Я смеялся, слушая
рассказы о его школьной жизни, о том, что их драли розгами, и мне казалось
нелепым и невероятным, чтобы такого высокого, крепкого человека, как мой
отец, кто-то когда-то мог драть.
Жжист
zuss утверждал, что своеобразный стиль советского беллетриста Гайдара можно легко узнать среди всех авторов той поры. Это неплохо бы проверить. Я наоброт, полагаю, что вся советская литература имеет лицо плоское, как у калмыцкой деревенщины, и узнать, кто и что написал может быть очень затруднительно, если у текста нет титульной страницы. Исключения можно перечесть по пальцам, и не о них пока речь. Итак, задача - минимум состоит в том, чтобы выбрать из этих тринадцати текстов, тот или те, которые принадлежат Голикову - Гайдару. Задача - максимум: определить авторство всех текстов. Правильные ответы будут опубликованы через сутки. Разумеется, с помощью поисковиков задача решается запросто, так что в основном это задача для самоконтроля.
Имена и названия населённых пунктов изменены. Это задача не на банальную эрудицию, а на распознавание стиля или, допустим, особенностей словоупотребления.
Комментарии скринятся до поры.
UPD. Поскольку zuss ответил, вскрываю комментарии и вот правильные ответы:
3,9 – Голиков: Бумбараш 13 Голиков Школа
2- Серафимович. Зарева
8 – Катаев. Белеет Парус
1,4 – Фадеев. Разгром, Рождение Аргунского отряда
5. Фурманов. Чапаев
6,7 Толстой. Хождение по мукам
10 – Вс. Иванов. Бронепоезд....
11, 12 – Н. Островский . Как закалялась Сталь
Как видим, даже крепкий профессионал, знающий и любящий советскую литературу, промазал дважды.
Гм-гм.