Узнал я советского человека сразу и издалека. Не то по шее, торчащей из тела под углом в 45 градусов. Не то по кургузому сорочье-пестрому пальтишку. Не то я заприметил нетипичную для австралийского метро книжку в твердой обложке, зеленую как купорос, и угадал язык этой книжки по наитию. Советская женщина расположилась рядышком, и я стал поглядывать. Давно не видал таких типажей вблизи, подзабыл, интересно было освежить память.
Средних лет. То есть где-то тридцать, но вблизи все пятьдесят. Волосы выкрашены в неопределенно рыжеватый цвет, стянуты заколкой и нелепо торчат на самой макушке. Несмотря на безветренное, солнечное утро и прогноз от пятнадцати до двадцати двух, наглухо застегнутое пальтишко из дерюжки, под ним свитер.
Плохая, бугристая и пористая кожа. Брюзгливо оттопыренная нижняя губа. Прозрачные, серые с темной каемочкой глаза навыкате, беспокойный взгляд. Кислая складка у рта; видимо, её носитель часто, во всю глотку и с удовольствием скандалит, а потом поджимает губы.
У ноги потрепаный фирменный полиэтиленовый пакет. Что в нем? Кошелек? Завернутый в газету бутерброд? Теплая кофточка? Футляр для очков? Записная книжка с адресом, по которому её ждут?
В руках та самая зеленая книжка, признак интеллигентности. Солидное такое издание, дорогое. Довелось мне туда заглянуть. Не то, чтобы я любитель подглядывать в чужие книжки, но так уж вышло - эта книжка периодически тыкалась в мою харю.
Сначала бросился в глаза заголовок: ...Якову Гордину от Иосифа Бродского
потом две скрипучие строки:
Добро и Зло суть два кремня,
И я себя подвергну риску
Характерные строки. Подошли бы интеллигентной советской женщине на надгробный камушек. Но она уже засунула книжку в фирменный пакет и вышла из вагона.