отрывок номер два

***

Умный господин 19 века ставит раба по струнке и говорит ему по-отечески строгим, но мягким тоном:

- Ты живешь плохо, у тебя загаженное низенькое жилище, корявая дура-жена, вонючая похлебка, плохая водка на праздник. Я знаю, ты мне завидуешь, у меня есть всё, что ты мог бы пожелать. Всё это пожаловано государями нашей державы за то, что предки мои - вишь портреты - служили верой и правдой. Государю нашему. Служили они, служу и я. Понимаешь?

Вонючий раб хмуро кивает. Он слыхал, как хозяин служит - целыми неделями бывало в карты с соседскими господами играет. Из ружей в лесу стреляет для забавы, а мужику дерево для дела срубить - так нет не моги, запорет.

- По нынешним временам всем выходит послабление; рабами вас теперь велено не звать, все вы теперь вольные люди, все служим одному государю нашему. Ты и я, мы теперь один народ великий. Усвоил?

Бывший минуту назад раб чешет грязную голову. Ишь ты екалэмэнэ, народ. Великий. Село конечно большое, хозяину резвись - не хочу. Девок портит почем зря. Ему баловство, а её кто замуж возьмёт? А возьмёт, так потом надо забить насмерть, не то парни засмеют. А на хозяйку попробуй погляди не так - опять запорют. Погоди-ка, или не запорют теперь? Эге!

- Мы народ великий и держава наша великая, много в ней лесов, полей и рек. Всё это наше, русское. Да понимаешь ты дурак о чём я говорю? То есть извини, Прохор, ты меня понимаешь? Деды твои вместе с моими дедами на Куликовом поле стояли, вот тебе картинка.

Прохор мнётся и неопределенно, но одобрительно мычит, вроде бы разглядывая лубочную картинку с богатырями в красном, но думая о своем. Мысли его текут вяло. А намедни хозяин овин спалил. Большой человек, ему можно, его овин - чего бы и не спалить, выпимши-то. Красота была, все бегали, тушили, все равно сгорело конечно, но на водку гривенник дал. Хозяин потому что, великий человек, как же. Нет, не может такого быть - чтобы государь наш Божьей милостью император взял к себе всю деревню. Или взял? Так что теперь? Роща наша?! Ого!! Нет, не может такого быть. Шалит барин, шутник известный, да.

- Значит так, Прохор, времена теперь новые. Теперь нация, понимаешь, владеет всем вокруг, наша русская нация. На-ци-я. Понял? Нация владеет, а я только управлять поставлен, и как управляющий должен тебе внушение устроить. Значит так: поскольку роща теперь государственная, казенная, кстати вот мне документ выдали о покупке - гляди, дурак, а ты читать все равно не умеешь, ты на печать гляди, казенная ведь печать! Наш русский герб на ней. А что такое казенная роща понимаешь? Значит, если порубка - это не я с тобой по-отчески разбираться буду, а придет полицмейстер и тебя посадят в государеву тюрьму. Всыплят тебе батогов казенных, неласковых, да на каторгу пойдёшь.

Прохор опускает голову. Всё понятно, куда уж понятнее. Веточки теперь не тронь, вот бляха-муха жизнь, хоть беги в Турцию. А что, ребята сказывали, наши в туреччине живут, в ус не дуют. По три жены. Завтра же убегу. До моря пешком, а там в матросы наймусь.

- Ну ты чего пригорюнился? Вот дурень! Да всё это теперь ваше, народное - ты служи государю, и всё у тебя будет, как у меня. Мой предок Василий ...мнэээ.. ну допустим триста лет назад кожами торговал, а теперь видишь что у нас? Пошел на поле Куликово в ополчении, и отличился там, спас воеводу. И возвысился через то, и все мы, народ русский, возвысились. То-то же! Служи государю нашему, служи народу великому русскому и всё у тебя будет, и гляди веселей, государь наш веселых, удалых да ловких любит.

Прохор загибает пальцы раз, два.. это ж как долго надо считать до трехста? Ой, долго небось. Легко ж тебе, барин, быть веселым да удалым, а даже и не быть, так слыть. Предок постарался. И что ж это мой предок не постарался-то как надо? Небось, сеял да пахал, так и помер, я его и не знаю даже. Как его звали-то, эх, дурак ты был, прости господи меня грешного. А Василий удалец. Что ж теперь мне, в солдаты идти? А как убьют? Эх, была не была. Пусть забривают, все ж свои будут кругом, не турки, и помирать со своими веселее.

И напросился Прохор у старосты, как тот ни отговаривал, и пошел в солдаты, и миновала его пуля турецкая да штык австрийский, а когда вышел Прохор по ранению легкому, но почетному, в отставку в чине унтер-офицерском, то отгуляв свое в государевом кабаке, где половой уже говорил ему "господин" и глядел снизу вверх, что пробуждало в Прохоре новые, ранее неизведанные чувства, которые он нашел удивительно приятными, далее пошел он в государеву контору в столице нашей Российской, и сказал Прохор господину полковнику в приемной, слегка заикаясь для вящей почтительности, что мол, ваше высокоблагородие, желает он желает служить в охранном отделении, и письмецо рекомендательное о службе его безупречной Государю нашему у него от его благородия ротмистра есть. И проверили всячески Прохора - не вор ли, не пьяница ли, и поручили ему работу важную, государственную, тайную. И дали Прохору казенное обмундирование, положили аж тридцать рублев жалования, и женился Прохор на румяной и толстой, настоящей городской женщине, что умела кружева вышивать, а про первую свою жену он уже и думать забыл - померла дура в деревне родильной горячкою. Государь уж давно поменялся, а служба была всё та же, и жалование платили исправно, и премии выдавали даже, за дела особые. И все было у Прохора хорошо, только служба, - ух, страшная, аж дух иногда захватывает. Но что удалому да бывалому русскому солдату страх? Чепуха, плюнуть и растереть, дело привычное, повседневное.

На том и сказочке конец, а что за работа такая, мы после поговорим, пусть минет денек-другой.




Гм.