или ultima ratio unium
Все благонадежные подданные одинаково лояльны, каждый неблагонадежный проявляет нелояльность по-своему. |
Торговцы музыкальными механизмами. Тамбовские политические. Собрание тайных монархистов.
*
Над Россией в то утро висела дымка. Был ли это дым от бомбы, изуродовавшей тело министра внутренних дел? А может быть, из станции Бологое начал распользаться по державе туман, в котором хаотически двигались смутные тени. Трудно сказать наверняка.
**
За стенкой завозились и загремели умывальником. Спустя четверть часа в дверь номера тихонько стукнули три раза, и, дождавшись приглашения, в дверь ввалился угрюмый, широкий в плечах и скулах Семен, неся перед собой на вытянутых руках помятую граммофонную трубу.
- Что, Сема, опять не выспался? – без особого интереса спросил Прохор, мотнув головой, - Туда ставь.
- Да ё.., всю ночь пил за успехи русского оружия. Ну, за здоровье Государя тоже пили, - отозвался Семен, ставя трубу в угол, уже загроможденный всяческими музыкальными механизмами.
По легенде, Прохор был совладельцем акционерной компании Граммофон, а Семен - его помощником. Через эту компанию из Риги в Тамбов попадали механические пианино, органчики, граммофоны, шарманки и другие аппараты для автоматического услаждения человеческого слуха. Под этим благовидным предлогом Прохор с Семеном посещали различные учреждения и частные дома по всей Тамбовской губернии. Заодно выходил неплохой довесок к скудному казенному содержанию.
Прошлым вечером, когда резидент покуривал любимую вишневую трубку, погрузившись по грудь в ванну с пользительными для организма солями, агент Семен собирался на дело. Он вырядился в расшитую рубаху, подпоясался тонким ремешком, накинул на плечи пиджак, небрежно заломил кепку, и вышел из гостиницы с аппаратом подмышкой и стопкой пластинок в портфеле. Смеркалось. Медная труба взблескивала под редкими фонарями. Поздние тамбовские гуляки здоровались, и то и дело останавливались поговорить. Коммерсанта Караулова, человека с деньгами и связями в столицах, в городе знала каждая собака. Путь был недалекий, и Семен не торопился. Одним знакомым он снисходительно кивал, другим улыбался во весь свой сверкающий рот, для третьих ставил граммофон на землю и любезно раскрывал портсигар. Приятная прогулка уже подходила к концу, как вдруг у самой цели дорогу перебежал шустрый черный котенок. Пришлось сплюнуть и переулком обогнуть несколько хмурых бревенчатых строений. Наконец немного запыхавшийся Семен добрался до ярко освещенного особняка на Гимназической улице. Проходя по нечетной стороне, он поглядел на окно второго этажа и убедился, что на подоконнике торчит большой георгин. Все было в порядке. Он поставил граммофон на крыльцо и позвонил в дверь.
К ночи в доме присяжного поверенного сходилось тайное монархическое общество.
Надо сказать, что политическая жизнь в этом городе изначально текла довольно вяло, прямо скажем никудышно. Поэтому в Тамбов то и дело ссылали людей самых разных возрастов и взглядов, позволивших себе в столичных городах слишком неделикатные замечания о природе российской власти. Столичные умы справедливо рассуждали, что в Тамбове, между лесами и степями на берегах рек Студенец и Цна, эти болтуны могли говорить о политике сколько влезет и приблизительно с тем же успехом, с каким христианский подвижник мог бы проповедовать крокодилам на берегах Нила.
Таким вот путем в городе собралась замечательная коллекция не вполне годных подданных Империи.
Воззрения и степени вины перед державой у «политических» были настолько разнообразны, что генерал-губернатор с полицмейстером давно махнули рукой. «Лишь бы народ не баламутили, а так хер с ними, пусть живут, как хотят», - мудро рассудили сии государственные мужи. Отеческая мягкость со стороны городских властей сказалась на ссыльных самым положительным образом. Некоторые политические женились, обзавелись кучей детей, долгами и подагрой, и наконец были прощены Высочайшей милостью. Другие поступили на казенную службу, научились благосклонно относиться к подношениям от изобильного в этих краях простонародья, и выросли понемногу в приличнейших горожан.
Не все отщепенцы, однако, сумели найти себе порядочное дело.
Была кучка польских националистов, которые хоть и спивались, но все-таки держали себя высокомерно и насмешливо. Были стареющие юноши окаменелых взглядов – народники, толстовцы и даже малопонятные чернышевцы.
Самым модным у тамбовской молодежи считался кружок эсеров. В этом великолепнейшем тайном кружке, часто собиравшемся в разных богатых городских домах и помещичьих усадьбах, было весело, шумно, хлопали пробки, и под фортепьянную игру благородных девиц местные интеллектуалы еженедельно и самым положительным образом решали аграрный вопрос.
Таинственнейшим лицом, помимо всяких кружков и собраний, был престарелый либеральный помещик, бывший университетский профессор, сосланный в Тамбов из Москвы. Он безвылазно сидел в своём имении, и слухи, ходившие о старом либерале, были самого фантастического толка.
Тамбовские монархисты, с другой стороны, были людьми совсем иного воспитания и склада ума. Им бы и в голову не пришло баламутить народ и нарушать губернаторский запрет на политические сборища. Даже и забота о судьбах отечества не заставила бы уважаемых горожан совершить недозволенное, если бы их однажды не приободрил столичный полковник Зубатов. Ободрившись, тамбовские монархисты обнаружили, что их ряды вдруг значительно расширились. Откуда-то понабежали люди, которых раньше никто не мог и заподозрить в столь консервативных, правых взглядах.
- Ты чего сюда ходить стал? – спрашивали у никому незнакомого кожевенника, остро смердевшего продуктами производства.
- А чего нет? – обиженно отвечал кожевенник, жирный и рыжий местный мордвин. - Я завсегда желаю за царя-батюшку нашего и чтобы вера православная, и чтобы татар отсюдова спровадить обратно на Волгу.
- Да при чём тут татары, голова твоя дубленая? – досадовали лучшие люди города, - Царь наш батюшка всех своих верноподданных жалует одинаково!
- Хе-хе, шутить изволите, чтобы православный Царь, да татар жаловал, – крутил головой кожевенник, и отходил подальше от греха.
Увы, эти недоразумения неизбежны! Таковы прискорбные последствия механизации государственных дел, издержки прогресса.
***
В тот вечер все смешалось в доме Ладейниковых. Гаврила Николаевич узнал на телеграфе о том, что министра внутренних дел разорвало бомбою и объявил собранию, что так дальше в России продолжаться не может. Положение это продолжалось уже третий час и мучительно ощущалось всеми собравшимися, отчего слугу уже дважды посылали в трактир за горькой настойкой. Жена не выходила из своих комнат, дети бегали по прокуреному монархистами дому, как потерянные; русская экономка, пользуясь случаем, шпыняла унылую англичанку, повар-француз удалился из дома в неизвестном направлении вместе с набором подстаканников, а кучер пропил колеса от старинной кареты и расхристанный слонялся по двору, произнося нехорошие слова.
Столичные газеты ещё не добрались до Тамбова, и монархисты не знали, как следует относиться к ошеломительному известию. С ними случилось то, что случается с людьми, когда они неожиданно уличены в чем-то постыдном. Все ощущали угрызения совести за то, что бунтовщики распустились до полного неприличия. Многих тревожил тот факт, что в Тамбове собралось чрезвычайное множество вольнодумцев всех сортов, и они теперь могут обнаглеть ещё хуже столичных. Убитого министра, немца и буквоеда, не любил никто, а некоторые даже и злорадствовали, хотя никто не желал сознаваться в этом открыто.
Гаврила Николаевич первым делом убрал с глаз долой либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство, вынул Новое Время недельной свежести, поколебался и опять убрал в шкап, достав оттуда толстую подшивку Московских Ведомостей. Гости тут же принялись листать эту безусловно консервативную газету в поисках идей.
Первым за чтение принялся коллежский асессор Елисеев. *
- Тэээк... Опять балканский вопрос... Прямо македонские новости какие-то... А! Вот! Слушайте, господа! - Слушайте сюда! Вот что пишут: если на смену либерализму не придет здоровый консерватизм, то Россия православная превратится в неправославную, нехристианскую, а вовсе даже масонскую! Масоны наступают! Если космополитизм не будет вытеснен русским национализмом, то Святая Православная Русь исчезнет как таковая. Вы слышите господа? Исчезнет! Превратится в масонерию!
Все опять зашумели. Масонов здесь не любил никто, хотя никто ни разу их не видал. Зато вспомнили про жидов. Отъявленных жидов в Тамбове было трое – письмоводитель, помощник присяжного поверенного и провизор из городской аптеки. Вытеснить их было сложно;
- Больно скользкие они, космополиты, - высказал общее мнение купец Семафоров.
Потом кто-то некстати вспомнил про четвертого жида, то есть жидовку, мадам Барсукову, и собрание заерзало. Претензии к мадам Барсуковой были почти у каждого из собравшихся, но совершенно неудобосказуемого свойства.
Заговорили о русских.
Юный славянофил Курлов сказал дерзко:
- Наши русские крестьяне одинакового происхождения с дворянами, а иногда и высшего. Крестьяне славянского происхождения, а дворяне – татарского, черемисского, мордовского, не говоря уже о немцах. Русская аристократия была только при старых царях, а теперь при дворе всякий сброд, вроде покойного министра...
Юнца оборвали и нашикали на него, мол, зелен ещё насчёт аристократии высказываться, сначала со своей родословной разберись. Славянофил пытался опереться на авторитет Суворина, но уже никто не желал слушать. Через минуту воцарилось неловкое молчание.
Коллежский асессор Елисеев перебил унылое течение общественной мысли, сказав речь о засилии либералов в Тамбове, что, по его мнению, препятствовало всякому здоровому консерватизму. В Тамбове был один известный либерал, бывший столичный профессор Борис Николаевич Чичерин, и все бранные эпитеты достались ему.
----------------------------------------
* Имена монархистов изменены до неузнаваемости. Однако, они читают подлинные статьи из Московских Ведомостей того времени.
----------------------------------------
- Сидит у себя в имении бирюком, и против державы замышляет! - поддакнул незнакомый никому кожевенник.
Многие согласились, мол, пора бы возжечь факела, пойти немедля, и разобраться с либералом по-свойски.
Те, что поосторожнее, возразили, - Государь наш сослал либерала в глушь, но преследований никаких ему не учинил, так что не надо лезть куда не просят.
Все опять приуныли. Действительно, никто их не просил никуда лезть.
Семен тем временем пристроил граммофон на столик, покрутил ручку и наставил иглу на пластинку. Зазвучал марш.
Купец Семафоров встрепенулся и завладел подшивкой Ведомостей.
- О, гляди ты! - Сказал он, тыча толстым пальцем. – Господа! Про Толстого, Льва Николаича нашего пишут. Пишут, что пора обуздать старого сумасброда. И взаправду. Что он себе позволяет? В самый разгар войны с японцами пишет, что убивать людей грех, Христос якобы не велел. Так вот, господа, Ведомости пишут, что надо показать его во всей безобразной наготе. Нет, не Христа конешно, а Толстого. Ей-богу! Так и написано.
- Савелий Аркадьевич, - отозвался хозяин дома, доселе угрюмо молчавший, - Ну что вы, право. Министра ухлопали, русские броненосцы к Владивостоку прорваться не могут, войска в Манчжурии урон терпят, а вы с каким-то устарелым писателишкой суетесь. Угодно вам пустить Толстого безобразно нагим – езжайте в Ясную Поляну и сорвите со старика штаны... Впрочем прошлым летом художник Бунин уже нарисовал его за рыбной ловлей, без штанов. Так что вы будете неоригинальны. Дайте же сюда газету. – с этими словами Ладейников выхватил подшивку из рук Семафорова. Минуту он листал, бормоча себе под нос:
- Тэкс... последний бой крейсера Варяг... тээкс.. на железной дороге пойман японский шпион... тэээкс... отпущен, оказавшись корейцем из прачечного заведения мещанина Сахарова, с видом на жительство, ... тээээкс... можно ли назвать Чехова пессимистом только потому, что он является ярким изобразителем духовного вырождения и измельчания нашей интеллигенции и ее идеалов? .... мммм.
А потом постучал по рюмке ножом, дождался, пока все не утихли, и произнес:
- Немедля устроить подписку! Помощь русской армии! Соберем на новые броненосцы заместо потопленных желтолицыми чертями!
Гости вздохнули с явным облегчением, доставая бумажники. Это было действительно дельное предложение, за которое никак уж нельзя было получить нагоняй свыше. Гаврила Николаевич был умен и знал толк в политике.
Часть собранных денег потратили тут же. Собрание постановило приобрести у Семена граммофон с пластинками самого патриотического содержания.
- Сим патриотическим актом – сказал Ладейников – мы начинаем новую эру в истории Тамбова.
Все повскакивали с мест, послышались тосты. Пили за Царя православного, пили за победу славного русского флота. Потом пили за скорейшую смерть всех либералов, жидов и шпионов. Расходились уже далеко за полночь, многим пришлось помогать. Неизвестный никому кожевенник, кланяясь на прощание и пятясь, толкнул и опрокинул столик с граммофоном. Хрупкий немецкий аппарат с хрустом рухнул на паркет. Вдребезги разлетелась пластинка. Жалобно звеня, покатилась медная труба, которую Семен подхватил и сказал с тяжкой укоризной:
– Эх ты, тетеря!
Засим кожевенника выпроводили с позором, а на задворках Семен, поставив трубу на землю, натянул ему картуз на глаза и треснул по уху так, что кожевенник с воем побежал по переулку.
- И больше сюда не приходи, – крикнул ему вослед Семен, сплюнул, забрал трубу и пошел к себе в номер. У себя он написал донесение в полстраницы, подсунул Прохору под дверь и рухнул в постель, не раздеваясь.
15.7.1904 (21 час 47 минут). Тамбов.
В тот же вечер агент Гриша по кличке «аптекарь», он же Григорий Семенович Цимлянский, он же Гирш Соломонович, посетил великолепное во всех отношениях собрание тамбовских эсеров…
