или ultima ratio unium
| Проповедь террора -- вот что является худшим врагом всех прогрессивных начинаний. Право, я иногда думаю, что террор изобретен крайними реакционерами и подстрекательски подсказан ими своим врагам... ... давно мы к вам присматриваемся... Ну, да и вы же! Шумите на всю Москву, прямо на английский манер митинги закатываете. И неужели вы думали, что мы так-таки ничего не видим и не слышим? А мы ведь не только весь этот шум, но и то, что за кулисами творилось, спокойно наблюдали до поры, до времени, как у себя на ладони. из исторической беседы начальника московской охранки Сергея Васильевича Зубатова с будущим лидером партии социалистов-революционеров Виктором Михайловичем Черновым) |
Тамбов сохранял еще черты глухого провинциального города, каким его описал Лермонтов. Но среди общественных зданий уже выделялось одно, импонировавшее и своей внешностью и назначением. Это был Народный Дворец, воздвигнутый на средства крупнейшего тамбовского земельного магната, большого вельможи – Эмануила Дмитриевича Нарышкина. В нем помещалась библиотека, читальня, зал для публичных чтений, книжный склад для пополнения сельских библиотек и даже археологический музей. По славной традиции о месте и времени еженедельного вечернего собрания социалисты-революционеры узнавали именно там.
Днем в читальне дежурила некрасивая юная барышня Маруся Спиридонова. То и дело к ней подходили арстистически одетые, с неопрятными волосами молодые люди, и стесняясь, спрашивали брошюру о половой гигиене. Маруся каждый раз крупно вздрагивала, и выдавала спрашиваемое вместе с конспиративной фразой «читайте прилежно, друг мой». На страницах брошюры булавкой были наколоты буквы и цифры. Из каждой второй булавочной пометки складывалось « в десять вечера, у Трофимовых».
Трофимовы жили на окраине Тамбова, в полуразвалившейся усадьбе, и находились под негласным полицейским надзором.
**
Гриша пришел к усадьбе загодя. На нем был обычный для Тамбовской губернии наряд странника божьего. В последнее время число этих искателей правды и справедливости на грешной земле чрезвычайно умножилось. Очередная сутулая фигура в подобии рясы, подпоясанной веревкой не вызывала у горожан никакого любопытства. Странник Григорий, мерно постукивая суковатым посохом без всяких приключений добрался до места сбора кружка.
Заря ещё не погасла, с речки тянуло прохладным ветерком, над старыми вишнями порхали летучие мыши. Напротив особняка в пролетке скучал филер, выряженый извозчиком. Проходя мимо, Гриша поднял руку, приглаживая длинные волосы, и филер повторил его жест, а потом поправил вожжи. Что означало: собрание состоится, как обычно, но могут случиться важные гости.
Дорожка, выложенная плиткою в тени старых вишен была сплошь усеяна кляксами от переспелых ягод. По дорожке прогуливалась босоногая барышня Маруся. В свете догорающей зари её грубоватое лицо с крупным носом и тяжелым подбородком казалось одухотворенным и возвышенным, а босые ноги, испачканные вишневым соком, добавляли ей очарования юной гризетки.
- Что такое – поднял брови Гриша – кто вас разул?
- Я сама, Григорий Семенович, - с готовностью откликнулась Маруся, - встретила по дороге крестьянскую девочку, да и сделала ей подарок. Пусть она теперь обутая побегает.
- За-ме-чательно, - раздумчиво отозвался Гриша, беря Марусю под локоток – а вы знаете, дитя мое, что на этот счет писал Оскар Уальд? Аморально использовать частную собственность с намерением уничтожить зло, порождаемое самим институтом частной собственности. Заниматься благотворительностью и аморально, и нечестно... -
увидев моментально навернувшиеся на глаза юной революционерки слезы, Гриша тут же лукаво улыбнулся:
- Шучу, милая Маруся. Народная молва вас не забудет.
Маруся покраснела и принялась нервно теребить юбку.
- Фу, Григорий Семенович, вам бы все ехидничать. У меня есть радостная новость для всех товарищей, я хотела вам первому сказать, а теперь и не просите.
- Не стану просить, я такой же гордый, как и вы, Маруся, - с этими словами Гриша скинул пыльные ботинки, - Давайте лучше войдем вместе босиком, как настоящие народные ходоки, и обрадуем наших друзей.
Рука об руку, давя босыми ногами переспелые ягоды, они взошли на крыльцо, без стука открыли скрипучую дверь и вошли в дом Трофимовых.
***
Аня Раневская и Петя Трофимов жили в этом доме с затейливой простотой аристократов, ушедших в народ и запамятоваших дорогу назад. Они были сторонниками радикального вегетарианства, и питались в основном овощами с заросшего сорняками огорода, вишнями, падавшими прямо на крыльцо, а зимою черным хлебом и апельсинами.
На рассохшемся паркете в зале стоял расстроенный рояль, привезенный отцом Ани четверть века назад из Риги, вдоль стен была расставлена полусъеденная жучком и опасная для гостей мебель, выписанная во времена Александра Благословенного из Парижа. В кабинете висел дырявый турецкий ковер, украшенный кривыми кинжалами и ятаганами, - трофеями воинственных Аниных предков.
По углам комнат беспорядочными грудами были свалены книги и журналы, частью неодобрямые властями, и даже совершенно нелегальные. На всем имуществе, кроме книг, лежал толстый слой пыли.
Отец семейства, городской казначей Раневский, погиб от неумеренного потребления шампанского семь лет тому, мать же покончила с собой в прошлом году во Франции, будучи в очередной раз обманутой человеком, который оказался не только игроком и мотом, но и волокитой.
Похоронив мать на задумчивом парижском кладбище, Аня вернулась на родину, не имея ни определенного занятия, ни места. Как-то само собой получилось, что она стала жить в этом осыпающемся доме в окружении уцелевших от вырубки корявых, дуплистых деревьев, вместе с потасканным и лысеющим вечным студентом Петей Трофимовым, бывшим домашним учителем семьи Раневских.
Дом этот тоже был давно продан, но хозяин, удачливый и ловкий промышленник Лопахин, потерял к нему интерес, занявшись архиприбыльными предприятиями в Харькове. Аня получила от Лопахина письмо, в котором тот снисходительно дозволял бывшей хозяйке гостить в его доме, сколько ей вздумается, и наказывал присматривать хорошенько за имуществом. Тон письма был разбитным и грубоватым, но Аня не сочла нужным обижаться на щедрое предложение. К письму прилагался ключ. Ключ этот отпирал все двери в доме, кроме одной боковой комнаты, в которой были свалены реликвии, представляющие несомненную рыночную ценность – серебряные подсвечники, венецианские зеркала, а также столовая посуда с вензелями.
Венчаться с Петей они не стали, объявив институт церковного брака устарелой и никчемной суетой. Городские жители по неистребимой привычке к семейным приличиям называли их супругами. Аня учила крестьянских детей в земской школе, а Петя всё больше читал, выписывая журналы и книги на трех языках, размышлял о высоком, и заводил предосудительные знакомства среди городских вольнодумцев.
Петр Трофимов успел побывать в трех отечественных и двух заграничных университетах. Из отечественных он был изгнан за увлечение политическими кружками, из зарубежных – за неуспеваемость. Определенных занятий у него не было, а любимых было два – чтение и споры на социальные темы. Одни тамбовчане жалели недотепу, другие над ним посмеивались, но почти все сходились во мнении, что это образованный, талантливый и хороший человек, только не умеет поставить себя на твердую ногу.
В память о курсе органической химии, который Трофимов прослушал у самого Менделеева, в углу стояла громадная аптечная бутыль с хитро изогнутой стеклянной затычкой, куда наливалась вода, преграждая доступ воздуха. В бутыли бродил сок, выдавленный из переспелых вишневых ягод. Время от времени пузатая бутыль вздыхала, вода в пробке хрипела и хлюпала, и тогда казалось, что по дому бродит больное и несчастное привидение.
Когда-то Петя желал уничтожить остатки старинного сада, где с каждого листочка, с каждой ягодки глядела на него страдающая душа порабощенного крестьянина. Этой весною он собрался с духом и нервно теребя жиденькую бороденку, объявил Ане, что деревья, напитанные ядом крепостничества, необходимо вырубить. На их месте следует посадить полезные для организма редис, турнепс и брюссельскую капусту. Сожительница кротко согласилась. Петя выпросил у плотника топор, выбрал самое уродливое дерево, примерился к узловатому стволу, и ... опустил руки. Он вдруг с предельной ясностью осознал, что не хочет, не желает и не будет этого делать. Рубанув по вишне, усеянной прекрасными белыми цветами, он немедленно превратится в невежественного рвача, наглеца и хама, вроде Лопахина. Трофимов вернул топор ехидно ухмыляющемуся плотнику, запахнулся в потертую студенческую куртку и пошел на веранду перечитывать Also sprach Zarathustra любимого Ницше. Аня же с помощью древнего слуги Фирса, жившего во флигеле на правах друга семьи, расчистила под турнепс крошечный клочок земли вдоль фасада.