Короленко возбужденно втолковывает мне: "А теперь гляди, как эту газету будут прибирать к рукам евреи". Борода у него топорщится. Я молча, в тягостном недоумении, оглядываюсь, вижу полупустую комнату, большой письменный стол, никаких евреев не обнаруживаю, и просыпаюсь.
Сроду не увлекался творчеством Короленко, не вспомнил бы, как его по батюшке, газетные дела мне чужды, и еврейская тема совершенно ни к селу, ни к городу.
Похоже, это был чей-то чужой сон; где-то там в эфире провода перепутали, или просто не углядели, что я переехал.
Я переехал! Подайте же мне мои любимые сны!