Мельбурн со своими пригородами привольно разлёгся на берегу большого залива. Штат Виктория вытянулся вдоль побережья; из любой точки поедёшь на юг - непременно плюхнешься в море. Да что там говорить, всё население Австралии за малым исключением живёт в узкой прибрежной полосе. И я тоже вписан в пейзаж с пляжами, изъеденными прибоем скалами и чахлыми кустами, борющимися за жизнь с солёным ветром. Поэтому само собой разумеется, я ловлю рыбу - и в море, и в речках и озёрах и даже очень это дело полюбил.
Выходит какая-то запутанная объяснительная записка в ненавистном мне лирическом тоне. На самом деле всё было просто.
Поехал я в понедельник на рыбалку. Почему в понедельник? Выходной у меня. Каждые две недели - дополнительный выходной, как у многих слуг народа. Поехал по чужому совету в Ланг-Ланг, что к востоку от Мельбурна. Ланг-Ланг это устье речушки, небольшая деревушка и старый морской причал. С причала, обещали, ловят, и помногу - рассказчик бывал там лет десять назад.
Но как оказалось, увы, на входе в причал успели поставить проволочное заграждение, а заливчик вокруг затянуло илом. В иле торчали пустые бутылки, банки и обрывки поэлителеновых пакетов. На заграждении висело основательное объявление - на железном листе, с жирным заголовком Куда девалась рыба.
Ниже перечислялось пять пунктов, самый исчерпывающий из которых начинался "загрязнение окружающей среды...". Но и без того было понятно - засрали местечко. Чуть поодаль от причала, однако, был разбит небольшой парк и всё ещё функционировал кемпинг, но уже пыльный и скучный. Людей не было видно, только проехал инспектор природоохраны на грузовичке.
Я сел в машину, поискал по карте и нашёл ещё одну пристань, километрах в сорока дальше по курсу, вблизи поселения Коринелла. Через полчаса я бродил по пляжу, над которым гордо реял лозунг "собирать ракушки воспрещается", а ещё через четверть часа разматывал снасти на причале. Место было чистенькое. Сравнительно конечно.
На причале ёжились от резкого ветра рыбаки. Наступал час прилива, когда серьёзная рыба кормится у берега. Понемногу начало клевать. Но цеплялась всякая мелочь. Рыба с незатейливым местным названием "плоскоголовая", вся в колючках, вообще-то съедобная и даже вкусная, но это было уродливое шипастое дитя длиною в ладонь, - её я просто стряхнул с крючка, не прикасаясь руками. Потом крохотный бычок со смешной надутой мордочкой, но неожиданно здоровенными клыками - пока я нежно его отцеплял, он основательно тяпнул меня за палец. Уж на что я рыбак непритязательный, но рыбки были ещё менее притязательны. Наконец, клюнуло основательно, так что удочку потащило вдоль причала. Минут пять сладострастной борьбы и на причал шлёпнулось вот это
Скат. Считается несъедобным, зато имеет пару основательнейших ядовитых и зазубренных шипов на хвосте. Раны от этих шипов мучительны, яд не смертелен, но вызывает судороги и рвоту, а шип можно извлечь только с куском мяса. Аборигены пользовались этими шипами как наконечниками для копий и гарпунов.
Я попросил меня сфотографировать со скатом
А потом отпустил его.
К чему я всё это пишу? Зачем девиртуализируюсь вот так невыигрышно, с причёской горшком, сделанной ветром и брызгами, и мутной фотографией, сделанной мобильником? Ведь чаще автор Балалайкина выглядит несколько приличнее, вот даже и прямо сейчас....
Возвращаюсь к теме скатологии. Скат - рыба вредная, жрёт наживку, обрывает снасти, а толку никакого. "Ската", - обычно ругался знакомый грек, когда мы вместе стригли траву и наезжали поминутно на собачье дерьмо. И тут же пояснял - "ската" это по-гречески дерьмо.
Рыбаки мне сказали, обычно, мол, они скатов втихаря убивают, - ножичком тык! позади глаз, и потом уже в воду. Вообще-то так нельзя, инспектор увидит - оштрафует. Но всё понятно, бывал бы я на рыбалке почаще - тоже наверное стал бы ножичком тыкать. Защищаться приходится - дерьмо наступает. Вон, чуть поближе к столице - всё засрано уже так, что вообще рыбы нет. Отъедешь подальше - скаты цепляются.
Когда-то, когда я жил и учился в Москве, у меня было стойкое ощущение - "люди тут жить не могут". Нет людей, сгинули они в том смысле, в котором Диоген не мог найти человека днём с фонарём. Вокруг лежал невообразимо загаженный залив с тиной, из которой торчали всякие ельцины, холмогоровы и лужковы. Где-то на периферии, чуть дальше, люди жили, настоящие, но какие-то колючие, мелкие и изуродованные. И иногда встречались крупные самобытные фигуры, всякие Ющенки, двигавшиеся вот эдак величаво и внушительно, как движется скат в воде - не плывёт, а летит. Но такие же никчемные и даже вредные - для людей. А люди, засрав всё до основания, затем ушли. Куда? А бес их знает. В Ад, наверное.
Скат, удаляясь, не плыл, а летел.
Вот теперь я сказал, что хотел.