Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на выи
К у. >г.?> явись.
24 июля—8 сентября 1826
В этом известном отрывке записавший его именно так Петр Иванович Бартенев вовсе не объясняет, что подразумевал под у.г. сам Александр Сергеич. Пошлые советские комментаторы со своей дурацкой классовой позиции объясняют, что расшифровкою является "убийца гнусный". Но тогда при чем тут "позорны ризы" и веревка вместо галстука на шее? С какой стати пророк должен юродствовать или устраивать клоунаду перед палачом? Наоборот, перед палачом полагается себя вести с высокомерным, снисходительным достоинством.
В прошлом веке Н. И. Черняев задавался этим вопросом: «Трудно также понять, что надлежит понимать под выражением „позорная риза”. Уж не рубище ли? Но почему же „пророк России” должен ходить непременно в разодранной одежде? Это тайна автора разбираемого стихотворения».
...
Между тем сама стихия русского языка дает этому у.г. правильную интерпретацию в текущее время, во многом похожее на пушкинское.
Итак, в действительности отрывок должен звучать так:
Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на выи
К унылому говну явись.
Действительно, даже если имелся в виду царь Николай I, фигура архетипическая для всех тиранов, то "гнусный убийца" ему совершенно не подходит, а вот эпитет "унылое говно" для него вкупе с ближайшим окружением попадает очень точно. Скажем, тот же Николай I совсем не был по природе гнусным убийцей, и например вовсе не желал казнить декабристов, и даже относился к ним сочувственно, - но вынужден был отдать соответствующие распоряжения, при этом ужасно унывая и то и дело бегая за облегчением в церковь. Также он не хотел ссылать Полежаева на Кавказ, и тоже очень переживал, целовал узника и даже прослезился, но таки сослал, и опять ужасно унывал и искал утешения у любовницы. Так и умер на походной постели в холодном дворце, ненавидимый всем народом, как говно, и бесконечно унылый, как клоун.
Такова природа власти в суровых условиях России.
Вот теперь все смутное и тайное в этом отрывке становится чотким и доступным пониманию.